в конкретной работе. Парады шахтеров Дарема, как известно, проходят с 1871 года. Но нельзя сказать, как долго это будет продолжаться. В конце 2015-го была закрыта Kellingley Colliery – последняя глубокая угольная шахта в Британии, – а вышедшие на пенсию горные машины были погребены в старых карьерах[704]. Мне эта церемония напомнила похоронный обряд.
В мире, где будет меньше работы, уменьшатся возможности выражать свою идентичность через экономические категории, как это делают британские шахтеры, и людям придется искать неэкономическую идентичность. Сегодня наблюдается всплеск политики идентичности: политические вкусы людей все больше формируются их расой, вероисповеданием или местом, где они живут. Иногда я задаюсь вопросом, не проявляется ли в этом реакция на ненадежность современной экономической жизни, не является ли это поиском неэкономического источника смысла, который кажется более прочным и надежным, чем экономические альтернативы. Но неэкономические идентичности вызывают некоторое беспокойство. Во-первых, их очень трудно распознавать. В Великобритании хорошим примером служит широко распространенная среди противников Брекзита неспособность представить себе, что он может произойти: в ней проявилась коллективная слепота перед лицом того факта, что цель в жизни может выражаться не только экономическими категориями, что аргументы о «торговле» и «росте» могут отвечать на вопросы, которые многих вообще не волнуют[705]. Более того, возникающие неэкономические идентичности могут быть весьма сомнительными. Мрачный пример тому – недавний подъем популизма во всем мире, отчасти ставший реакцией на экономическую нестабильность.
Из этих двух уроков вытекает последняя роль Большого государства – создание смысла. По мере того как мир с меньшим количеством работы становится ближе, традиционные цели для многих людей отпадут и появится разрыв. Возникают новые источники смысла жизни, и не все они будут бескорыстными. Возможно, мы захотим, чтобы в эту ситуацию вмешалось смыслообразующее государство и при помощи инструментов вроде политики досуга и ОБД заполнило вакуум, образовавшийся из-за уменьшения количества работы.
Из всех ролей, намеченных мной для Большого государства, эта – самая непривычная. Мы воспринимаем наших политиков как управленцев и технократов, занимающихся решением загадочных политических проблем. Мы не склонны думать о них как о нравственных лидерах. Мы не ждем, что они будут объяснять нам, как добиться процветания в жизни. Но в мире, где будет меньше работы, нам понадобится и их помощь. «Какова конечная цель, к которой движется промышленный прогресс общества? – вопрошал Джон Стюарт Милль. – В каком состоянии будет пребывать человечество, когда прогресс прекратится?»[706] Возможно, мы захотим, чтобы ответы на эти вопросы нам помогло найти государство.
До сих пор современная политическая жизнь уклонялась от подобных философских вопросов. В XX веке большинство обществ сходилось на одной цели – сделать экономический пирог настолько большим, насколько это возможно. Как писал Исайя Берлин: «Там, где существует согласие относительно целей, остаются вопросы средств, а это не политические, а технические вопросы, то есть такие, которые можно разрешить с помощью экспертов или машин, как у инженеров или медиков»[707]. Зациклившись на этой экономической цели, мы просим у экономистов – инженеров современной жизни – рецепта, как бесконечно увеличивать этот пирог. Однако в мире, где будет меньше работы, нам придется еще раз вернуться к фундаментальным целям. Проблема не только в том, как жить, но и в том, как жить хорошо. Мы будем вынуждены задуматься о том, что на самом деле означает жить осмысленной жизнью.
Эпилог
В 1941 году Стефан Цвейг сидел за своим рабочим столом в Бразилии и писал. Десятью годами ранее он был, вероятно, самым популярным писателем в Европе, а продажи его книг заставили бы некоторых современных авторов бестселлеров позеленеть от зависти. Однако теперь он находился в изгнании – один из многих австрийских евреев, вынужденных покинуть свой дом. За этим столом в Бразилии Цвейг писал автобиографию «Вчерашний мир», где объяснял, что, когда он рос, все – здания, правительство, образ жизни – казалось непоколебимым. Он назвал это «Золотым веком надежности». В детстве он думал, что этот мир будет существовать вечно. Увы, как мы теперь знаем, этому не суждено было случиться[708].
За последние десять лет, размышляя о нашем будущем, я часто думал о Цвейге, работавшем в одиночестве над своей книгой. Мне кажется, что многие из нас тоже выросли в эпоху надежности, которую я назвал Веком труда. После безумия и бойни первой половины XX века во многих частях мира воцарился предсказуемый и спокойный ритм, и важной частью этого процесса была погоня за оплачиваемой работой. Наши родители и учителя всегда давали нам одни и те же советы и объясняли, что если мы будем держать очи долу и усердно учиться в школе или делать что-то еще, то нас ждет стабильное будущее с оплачиваемой работой. Мы могли рассчитывать на то, что со временем нам будут платить все больше, а в старости мы сможем перестать работать и наслаждаться плодами своего труда. Вся жизнь состояла из работы – подготовки к ней, выполнения ее, ухода на пенсию – и это казалось нормальным.
В этой книге я доказывал, что наш век надежности, как и век Цвейга, обречен. В ближайшие сто лет благодаря техническому прогрессу наше благосостояние достигнет невиданных высот. Однако этот прогресс приведет нас к миру, где будет меньше работы для людей. Экономическая проблема, преследовавшая наших предков, проблема создания экономического пирога, достаточно большого для того, чтобы все могли жить достойно, исчезнет, и на ее месте возникнут три новые. Во-первых, это проблема неравенства – как разделить это экономическое процветание со всеми членами общества. Во-вторых, проблема политической власти – кто будет контролировать технологии, обеспечивающие это благосостояние, и на каких условиях. И в-третьих, проблема смысла – как использовать это благосостояние не только для того, чтобы жить с меньшим количеством работы, но и чтобы жить хорошо.
Решить их будет трудно. Возникнут фундаментальные разногласия по поводу того, как это делать. И все же я надеюсь на будущее. Когда мы думаем о том, что ждет нас впереди, важно оглядываться назад и напоминать себе о нашей истории длиной в триста тысяч лет и о тех трудностях, которые мы уже преодолели. Всего несколько поколений назад почти все люди жили за чертой бедности. Борьба за существование была проблемой, занимавшей бо́льшую часть человечества. Нашему поколению посчастливилось оказаться в мире, где люди не обречены на такую судьбу, где в принципе существует достаточно экономического благосостояния, чтобы все могли выжить. Надвигающиеся проблемы – неравенства, власти и смысла – это лишь последствия беспрецедентного процветания, та цена